Агент абвера. - Страница 60

Заметив, что Романов теряет остаток сил, Шнеллер решился арестовать Николая Константиновича. Он рассчитывал, что больной Никулин и истерзанный пытками Романов на очной ставке не выдержат и расскажут все, что нужно Шнеллеру. Уверенность окрепла после того, как Романов в конце десятичасового допроса, измученный и обессиленный, прохрипел:

— Сведите меня с Никулиным, я все расскажу. Только не мучайте больше. Дайте отдохнуть.

Николай Константинович шел к Шнеллеру с твердым намерением защищаться до последней возможности. Он не знал, какие показания дали Беляев и Романов, но надеялся на их стойкость и мужество.

Шнеллер принял Никулина подчеркнуто холодно. Развалившись в кресле, он злобно смотрел на стоявшего перед ним невозмутимого человека.

— Вы, видимо, догадываетесь, зачем я пригласил вас?

— Скажу больше, господин капитан. Я знаю.

— Вот как?

— Да, знаю. Сюганов уже давно рассказал мне о возникшем у вас подозрении.

— Ну что ж? Тогда приступим к делу, господин Никулин. Надеюсь, вы будете благоразумны и не станете осложнять нашу беседу. Вы только что поднялись с постели. Врач говорил мне, что ничего страшного у вас не обнаруживает, но надо беречься. Не так ли?

В голосе Шнеллера явно чувствовались издевательские нотки. “Ведет себя так, словно ему все известно”, — подумал Николай Константинович и промолчал. А капитан и не ожидал ответа. Пристально разглядывая собеседника, он цедил сквозь зубы:

— Вы хорошо понимаете, господин Никулин, что я мог вас давно арестовать, во всяком случае, сразу же после расстрела Беляева или ареста Романова. Но я ожидал, когда вы подниметесь на ноги. Не торопился. Мы, немцы, — гуманный народ. Садитесь, прошу вас.

Шнеллер хмыкнул, встал из-за стола, прошелся по кабинету и повернулся к Николаю Константиновичу.

— Я думаю, вы оценили мое терпение? Итак, господин Никулин, карты на стол. Довольно. Ваша игра окончена!

Николай Константинович изо всех сил старался казаться спокойным. Он невозмутимо ответил:

— Не понимаю, господин капитан, о какой игре может идти речь?

— Не понимаете? Удивительно недогадливый человек! Когда вы получили задание от русских склонять наших агентов к явке с повинной?

Никулин изобразил на лице самое искреннее недоумение.

— Господин капитан! — воскликнул он. — Вы несправедливы ко мне. Если моя верная служба великой Германии — лишь игра в ваших глазах, то и я прошу выложить на стол ваши карты.

— Что? Вы вздумали мною командовать?

Шнеллер застыл над сидевшим в глубоком кресле Николаем Константиновичем в угрожающей позе. Казалось, еще минута — и он обрушит свои здоровенные волосатые кулаки на голову Никулина. Но тот словно не замечал, что Шнеллер буквально взбешен.

— Я хочу внести ясность в это нелепое дело и рассеять ваши подозрения, господин капитан. Сделать это можно лишь при том условии, если я буду знать, в чем меня обвиняют, на чем основано обвинение.

— Вы — советский агент и по заданию чекистов склонили к явке с повинной Подиярова, Беляева, Романова. Вы — предатель, вы изменили великой Германии, фюреру! Теперь вам ясно, в чем ваша вина? — кричал, распалившись, Шнеллер.

— Нет, не ясно, — с прежним спокойствием отвечал Николай Константинович.

Шнеллер достал платок и вытер вспотевшее лицо. Отдышался. Не давая ему вымолвить ни слова, Никулин продолжал:

— Господин Шнеллер, вы же сами меня учили, как нужно держаться на допросе в советской контрразведке. Помните, как говорили мне, что нужно требовать доказательства своей вины, не позволять запутывать себя. Я очень хорошо усвоил это. Потому и у вас прошу доказательств того, что я склонял к явке с повинной Подиярова, Беляева, Романова.

— Доказательства будут. Они есть.

— Прошу предъявить их. Вы обвиняете меня, а я ни в чем не виноват.

— Вы были близки с этими людьми, не раз беседовали с ними.

— Такое обвинение можно предъявить каждому саласпилсцу и прежде всего господину Сюганову, который считается старшим среди нас. Он-то действительно был близок с Подияровым и Романовым. А я если и беседовал с ними, то лишь потому, что рассказывал — и вы можете справиться у любого, что дело обстояло именно так, а не иначе, — как я выполнял задание господина Шиммеля в тылу русских, учил их, как нужно действовать. Если это, по-вашему, враждебная обработка, то в чем тогда заключается верное служение фюреру?

— Кого и как вы учили действовать, известно. Сейчас я продемонстрирую, чему вы учили Романова.

Отдав приказание ввести Романова, Шнеллер сел за стол. У Никулина екнуло сердце. Очная ставка с Романовым? Неужели предал? Или в горячке проговорился? Тогда конец.

Ввели Романова. Трудно было узнать в нем того бойкого паренька, который рвался к своим и с таким жаром доказывал, что оказался в плену случайно, хотя и является сыном высланного кулака. Пытки сделали свое. Обезображенное распухшее лицо, запекшаяся кровь на рубашке, густая седина в волосах. Не глядя на окружающих, он плюхнулся на стул и замер в тревожном ожидании. “Еле жив парень, — подумал Никулин. — Неужели выдал?”

— Что ты хотел сказать Никулину? — обратился Шнеллер к Романову. Тот молчал, видимо собираясь с силами. Шнеллер торопил его.

— Говори, как Никулин предательски склонял тебя изменить фюреру и прийти с повинной к русским.

Романов медленно обвел взором кабинет, посмотрел на Николая Константиновича, на Шнеллера, перевел взгляд на портрет Гитлера и начал смеяться. Сначала тихо, затем все громче и громче…