Агент абвера. - Страница 24

— Господин Шнеллер, — с открытым недовольством произнес Рудольф, — с каких это пор мое мнение для вас ничего не значит? Я лично проверял Никулина. На месте. Понимаете? Разговаривал со своими агентами и высказал мнение о пригодности Никулина к выполнению серьезных заданий абвера. Я не сомневаюсь в нем. Это ценный для нас человек.

— Но, господин майор, Никулин не проверен ни на одном задании. Надо сделать это, пока он у нас в руках.

— Я вижу, вы считаете, что человек, решивший связать свою судьбу с абвером, обязательно должен стать провокатором? Уж если на то пошло, так Никулин достаточно скомпрометировал себя согласием пойти на выполнение разведывательного задания. Русские, кстати, называют это шпионажем, а-шпионов они расстреливают. Разве этого мало?

— Многие соглашаются выполнять наши задания, но приходят с повинной, и их прощают, — продолжал стоять на своем Шнеллер.

— Если Никулин вздумает прийти с повинной, ему не простят. И он это хорошо понимает. Слишком уж подозрительно выглядят обстоятельства его пленения. Сами подумайте. Самостоятельно выходил из окружения, был тяжело ранен, вылечился почти без медицинской помощи в каком-то лазарете для военнопленных. Кто в это поверит? Логичнее предположить, что он был на излечении в немецком госпитале как наш работник. Если Никулин не дурак, то он и не подумает являться с повинной.

— У меня сложилось впечатление, что человек он толковый и серьезный, — заметил Шнеллер.

— Потому я и завербовал его. К тому же я предпринял кое-что для дальнейшей компрометации Никулина. “Абверштелле-Остланд” направит своего агента на другом участке фронта в тыл к русским для явки с повинной. Он даст показания, что в лагерном лазарете никакого Никулина никогда не было. Пусть попробует после этого рассказывать о своем лечении в лазарете. Пути отступления ему отрезаны.

Рудольф отстаивал Николая Константиновича, руководствуясь прежде всего личными соображениями. Возвратить Никулина в лагерь после доклада о нем как о перспективном агенте — значит ударить по собственному авторитету, поставить себя в смешное положение. И это в тот момент, когда так удачно складывается карьера?

Только накануне в Риге майору Рудольфу сообщили, что в разведывательный центр “Марс” северной группировки немецких войск вернулись три агента, выполнивших задания. Успешно действует группа, выброшенная в глубокий тыл, за Волгу. С нею поддерживается радиосвязь. Недавние выговоры, полученные от руководства абвера за участившиеся провалы агентуры, стали забываться. В “Абверштелле-Остланд” поговаривают о представлении его, Рудольфа, к награде. А Шнеллер хочет, чтобы он сам помешал этому? Нет, барон положительно сошел с ума, закрутив дело вокруг Никулина. А может, решил подставить ножку? Эта мысль ожесточила Рудольфа, и он резко прервал Шнеллера, который пытался высказать еще какие-то подозрения в отношении Никулина.

— Довольно. У меня сложилось твердое мнение о Никулине, и потрудитесь с ним считаться. Оставим этот разговор. Чтобы избавиться от сомнений, организуйте за Никулиным наблюдение. Есть у вас кто-либо, способный проследить за ним?

— Есть. Сюганов. Он тоже был в Рижском лагере и должен знать Никулина.

— Вот это уже другое дело.

Николай Константинович не зря опасался. В Валкской школе можно было ожидать всего. Ознакомившись с обстановкой, присмотревшись к обитателям абверовской школы, он порой удивлялся — кого только здесь не было? В преподавательской среде рядом с белоэмигрантами-монархистами, выброшенными из России в годы революции, жили те, кто изменил Родине в первые же дни Великой Отечественной войны. За одним столом порой собирались бывшие графы, князья и сыновья кулаков, добровольно сдавшиеся немцам, “идейные” противники Советской власти и просто трусы и предатели.

Вопросами пропаганды ведал белоэмигрант, известный в школе по кличке Владимир. Сын крупного украинского помещика, штабс-капитан белой армии, он с оружием в руках выступал против молодой Республики Советов в годы гражданской войны. Владимир не мог да и не хотел забыть “добрые старые времена”. На лекциях и в частных беседах он превозносил государственный строй царской России, вспоминал “обожаемого монарха”, мечтал дождаться возвращения царя в Россию. Николай Константинович с трудом переносил демагогический бред этого полусумасшедшего монархиста. Но что поделаешь? Приходилось терпеть.

В числе обучающихся тоже были самые различные люди — полицейские из лагерей военнопленных, каратели, тайные агенты гестапо, СД, а то и просто бандиты и воры-рецидивисты. Вся эта свора предателей в руках немецкой разведки представляла серьезную опасность для Родины. Никулин видел, что офицеры абвера умеют держать весь этот сброд в руках. Часть агентов уже выполнила по нескольку заданий в тылу советских войск и удачно возвратилась назад. Их наградили, обласкали, определили на работу при школе.

Но среди отщепенцев попадались и порядочные люди, которые тяготились своим положением фашистских приспешников.

В Валке Николай Константинович встретился со своими друзьями Подияровым и Курыновым.

— Разрешите доложить, товарищ капитан, — сияя улыбкой, начал Курынов. — Первую часть вашего задания выполнили. Оба мы в школе наших врагов, успешно осваиваем “науку” и готовы перейти к своим.

— Рад за вас, друзья мои. Безмерно рад! Рассказывайте, рассказывайте о себе! Как прошли испытания, проверку?

Друзья сидели вечером на берегу реки Валки. Тихо плескалась вода у самых ног. Распевали птицы, прощаясь с заходящим солнцем. В траве стучали кузнечики. Ничто здесь не напоминало войну. Счастливые встречей с Николаем Константиновичем, Курынов и Подияров, перебивая и дополняя друг друга, рассказывали о себе, о тех, кого они уже успели узнать, к кому присмотрелись. Они предупреждали Никулина, кого следует опасаться, кому можно в какой-то мере доверять.